Кемерово и привычки бедности

Эссе Константина Сперанского о том, как менялся родной город и он вместе с ним

Вот уже который год, оказываясь в Кемерово, я даже для порядка не заезжаю в центр. Раньше там проходили всеобщие гуляния — молодые и пожилые приезжали из отдалённых районов, чтобы покружить вокруг фонтана у драмтеатра, пройтись по улице Весенней. Теперь светская жизнь бурлит локально. Взять мой родной Московский проспект: он никогда не был никаким «проспектом», и стояло там полтора дома, включая наш, который теперь покрасили в жизнерадостные пастельные тона и назвали ЖК «Крепость» за его протяжённую г-образную форму, а ещё за то, что он как бы оборонял рубежи Ленинского района от варварского вида гаражей у озера Красное, краешек которого виднелся из окна зала нашей квартиры на шестом этаже. Говорят, это когда-то было кладбище, но его срыли и затопили — так получилось озеро.

Редкий праздный городской гуляка добредал до наших краев в ту пору, делать тут ему особенно было нечего. Только по вечерам пятницы оживал кинотеатр «Аврора», построенный на излёте перестройки и представлявший собой странный образчик позднейшего советского модернизма, в облике которого слабо оформленная надежда на светлое будущее уже явственно мутировала в отчаяние. Здание отдали под ночные дискотеки.

Хотя недолго профункционировавший кинотеатр и красовался у нас буквально под боком — нужно было только пересечь бульвар Строителей, — ходили мы с родителями в него лишь однажды, на фильм «Подземелье ведьм». Запомнилось, как советские актёры из кожи вон лезли, чтобы изобразить полагающийся персонажам жанра фэнтези спектр эмоций — фирменные выпученные глаза Николая Караченцова.

Долгое время в облике района не менялось ничего, кроме статуса этого кинотеатра. Когда отгремела своё последняя бочка в танцевальном треке, а осенне-весенние паводки смыли следы крови и выплюнутые в антрактах дискотеки зубы, в здании недолго ютились разной сомнительности конторы да компьютерный клуб. Затем оно опустело и, будучи полностью необитаемым, сникло. По периметру вырос бетонный забор, обраставший лебедой или осыпаемый серо-бурым снегом. То была магическая точка на карте района — одинокая гора за рекой и чёрным лесом, функцию которых выполнял всегда безлюдный в этой части бульвар Строителей, похожий на запасную взлётную полосу заброшенного аэропорта. В окрестностях, медленно загребая руками и ногами, волокли себя сквозь время и пространство разные тёмные личности, валялись пакеты с затвердевшим клеем-моментом, мокрые пустые сигаретные пачки, носки, кальсоны и битое стекло.

Долгие годы, приезжая домой на побывку, я всё смотрел из окна на бетонный забор, прочно вросший в безотрадный окрестный ансамбль. В облике города это было одно из многих увечий, с которыми успеваешь даже сродниться.Как едва проклевывавшаяся сквозь заросли сорняка речка Искитимка, чахло и бессмысленно плетущаяся через центр; как прерывистый, жутковато-янтарный свет грязных лампочек в долгих коридорах девятиэтажных обиталищах бедноты с «комнатами гостиничного типа», разбросанных по Ленинскому району; как вдруг вылупившиеся на цокольных этажах каждого дома пивточки, где продавали дешёвое разливное, вакуумные пакеты с жёлтым полосатиком и акварельно-зелёный арахис со вкусом васаби на закуску.

Преображался район не медленно — внезапно. Строились новые дома во всю длину Московского проспекта — его раскатали и расширили; на тротуаре появились велодорожки; откуда ни возьмись вместо одичалых личностей забегали трусцой физкультурники. Неопровержимое столичное правило, по которому любая бесхозная постройка рано или поздно превращается в торговый центр, сработало в случае с «Авророй». Бетонный забор снесли, здание обшили сверкающим сайдингом и повесили табличку: ТЦ «Лето». Мои родители даже отстояли очередь на открытие локальной «Пятёрочки», где им подарили по шарику с эмблемой магазина и купон на скидку 2% при покупке товаров на сумму от 1,5 тысячи рублей, которая была равна, наверное, их недельному продовольственному обороту. Всё это буйство началось в 2018 году после злосчастного пожара в торговом центре «Зимняя вишня» и бесславной отставки провластвавшего двадцать один год губернатора Амана Тулеева.

Теперь я снимаю посуточно студии, какие подворачиваются в одном из высотных домов на другой стороне Московского. В этом квартале новостроек есть всё — булочные, кофейни, рестораны. Возможно, для любого другого крупного города России это не бином Ньютона, но для жителя отдалённого района Кемерово факт, что событием может стать вечер в заведении, которое находится буквально под окнами, кажется просто неслыханным. Раньше я ездил за кофе в центр — там была одна на весь город спешелти кофейня, которая, впрочем, из-за отсутствия спроса вскоре закрылась. Теперь я спускаюсь за фильтром к подъезду, перехожу дорогу и покупаю еду на завтрак в магазине фермерских продуктов, сибирском аналоге «ВкусВилла». Если я хочу погулять, то отправляюсь вверх по бульвару Строителей. Огромные и кривобокие, как временные пломбы, восьмиугольные плиты, которыми когда-то он был мощён, заменили на презентабельную типовую брусчатку, по которой шагаешь привычно, не чувствуя больше мрачного колорита, но и не испытывая тревоги.

В Кемерово я приезжаю навещать маму. Её маршрут по городу ограничивается профилактическими прогулками вокруг дома или походами в магазины «Мария-Ра» или «Монетка», где она ищет товары по доступным ценам. Летом она ездит на другой берег Томи, на огородный участок. Ей нравится на природе, она любит возиться в земле, а из городов отвлечённо идеализирует Петербург. «Ну какая же там красота», — вздыхает она. Хотя, если её спросить какая же, толком не ответит, но со своей заботливой и слегка назидательной интонацией, с которой обычно приводит чужие афоризмы, прибавит: «Здравствуй, Невский! Здравствуй, Кировский! Здравствуй, милая Нева!»

Если прекрасные грёзы о далеком сказочном городе вынести за скобки — а мы никогда не отличались успехом в их воплощении, — то выезжать куда-то далеко или даже выбираться из собственного района у нас было почти не принято. Я не помню, чтобы мои родители хоть раз посещали какое-нибудь кафе или ресторан. Даже продукты они старались не покупать: что-то доставалось по блату (дедушка работал на мясокомбинате), а что-то мама приносила в стеклянных банках из детского сада, где работала помощницей воспитательницы.

Из неизбежной бытовой скупости проистекало бессилие фантазии — у нас не было ни возможности оказаться в другом месте, ни вообразить себя за пределами привычной локации. Даже визит к бабушке с дедушкой, жившим за четыре автобусные остановки, был сопряжён с трудностями: родители ездили по пенсионному, а мне приходилось увиливать от кондуктора или выскакивать «на следующей». Такой путь — не длиннее дороги среднего москвича от подъезда до метро, — разбиваясь на отрезки, превращался в утомительное приключение, в финале которого не ждала никакая награда.

Позднее география моих перемещений по городу расширилась. Ежедневно я переходил через Искитимку в сторону вуза — так я узнал, что мост над ней называется Университетский. Центр обозначился как что-то наглядное, хотя я всё ещё сомневался в его действительности и представлял чем-то вроде бутафории из дешёвых вестернов с наскоро вырезанными картонными фасадами. Люди здесь были другими: они со знанием дела фланировали по прогулочным улицам, открывали двери в недавно возникшие заведения, названия которых навсегда врезались мне в память, — «Суши-Терра», «Трэвэлерс Кофе». Это была та же публика, что покупала одежду в магазинах со столь же вопиюще надменными, сколь и провинциальными названиями: «Милс Мода» или «Европа де Люкс». Эти названия я с подобострастием дикаря слушал в телевизионной рекламе, и они казались мне такими же недоступными и далёкими, как иностранные топонимы и имена персонажей из «Секретных материалов».

Не удивительно, что чуть ли не первую зарплату решился я потратить в одном из, как их тогда называли, бутиков «Европы де Люкс» — магазине Benetton. Двигаясь осторожно и виновато, как случайно забредший в господский будуар конюх, я осматривал пёстрые и никаким образом меня не привлекавшие одежды. Когда же был застигнут врасплох продавщицей-консультантом, в ответ на её брезгливое: «Вам помочь?» — с перепугу ткнул пальцем в оранжевый свитер с узором в ромбик, который, наверное, подобало бы носить престарелым некогда эксцентричным финансистам на игру в гольф с не самыми уважаемыми партнёрами.

Однако я вцепился в этот свитер как в какой-то волшебный доспех, и он меня вывел за пределы заколдованного пространства. Его я первым делом упаковал в сумку, когда отбывал в рамках классического сюжета «провинциал испытывает судьбу» в обожаемый мамой город Санкт-Петербург. Там я долго боролся с привычками бедности, остерегался баров, не ходил даже в столовые. Постепенно мною овладел образ жизни современного обитателя большого города, я подключился к глобальным поветриям. К тому моменту я уже посмотрел сериал «Твин Пикс», и меня околдовал кофейно-пончиковый рацион его героев. Я мечтал о нём, по усвоенной домашней привычке разогревая приготовленную впрок пресную еду. Однажды в журнале «Афиша» я прочитал, что в России открылась пончиковая с мировой славой под названием «Криспи Крем». Пожертвовав обедом и ужином, я отправился туда, наугад выбрал капучино и несколько сладких и сочных сливочных колец жареного теста. В этот момент мне показалось, что я наконец-то уехал из Кемерово.