Дневник путешествий Константина Сперанского по Алтаю

Писатель и фронтмен группы «Макулатура» рассказывает о походе по алтайским горам

Не в силах уняться, опишу поход, чтобы ухватить хотя бы отблеск пережитого. Хоть я и считаю, что главные путешествия — это те, которые совершаются в воображении (в этом вопросе я солидарен с французским писателем и авантюристом Пьером Маком Орланом), и если решаюсь на далёкие вылазки, то непременно с приключенческим сюжетом. В этот раз удосужились не просто побывать на Алтае, а ещё и дойти туда с рюкзаком. Решаться нужно было срочно. Мучило предчувствие, что в следующем году несметные толпы ринутся ловить горные красоты в свои телефоны. Впрочем, на берегу Нижнего Шавлинского озера на высоте 2,5 тысячи метров уже было как на пляжах Анапы в разгар сезона, не хватало только сахарной ваты и кукурузы. Проходя по краю спуска, мы стали свидетелями досуга одной из туристок: она блаженствовала, глядя на ровную гладь притихшего озера, а из валявшейся рядом колонки адски блеяла группа Ляпис Трубецкой.

Когда микроавтобус проворно гнал нас по Чуйскому тракту в сторону туристической базы, я вспоминал историю своей семьи, связанную с Горным Алтаем. Дед с прадедом, приехавшим в ту местность из Херсона, кочевали из села в село и прошли по югу почти всю территорию, а отец служил в недавно расформированной в/ч в селе Акташ и водил войсковую машину по тем самым местам, где сейчас мчались мы к дороге до Шавлинских озер. В реальность вернул водитель, который вдруг остановился на узком проезде и сказал: «А теперь давайте поблагодарим духов, которые позволили нам тут проехать, пустили в места своего обитания».

В поход я отправился в наивном убеждении, что единственными нашими соседями будут леса, горы, звёзды и бурундуки. Однако оказалось, что туризм — это такой же аттракцион, как и всё остальное. Кошмары общества зрелищ. Наша инструктор Марго рассказала, что её приятель организует чемпионаты по укладке напольных покрытий на скорость и что там всегда ажиотаж. У ручья Орой, который следовало перейти, чтобы углубиться в горы, нас обогнал целый взвод ряженых в камуфляж прилежных посетителей барбершопа с одинаковыми шевронами, — это оказался клуб путешественников имени репера Хвойного, как я впоследствии установил. Об обилии гостей свидетельствовали и стыдливо прикрытые влажными салфетками кучки в местах, оборудованных под стоянки. Чудеса природы баловали, но я обычно выбирал себе одно дерево или одну звезду — и на них таращился, чтобы установить доверительные отношения.

Больше всего мне нравилось подниматься в гору с тяжёлым рюкзаком — и вдруг замереть, оглянуться. Тогда давала себя почувствовать полная тишина, практически всесильная. Всё страннее ощущалось соседство с самим собой. При исключении привычных внешних факторов кажешься себе предельно нелепым и понимаешь, что состоишь сплошь из какой-то требухи. Помогает вспомнить строчку стиха или песни, чтобы твердить про себя. Играл у меня в голове почему-то не саундтрек к фильму «В диких условиях», а следующие песни: «Про дурачка» Егора Летова, «Деклассированным элементам» Янки Дягилевой, «Ты не верь слезам» Шуры, «Седьмой лепесток» группы Hi-Fi и затесалась сюда «Fire Of The Mind» Coil. Если последняя ещё понятна, то, откуда остальной набор, понятия не имею, но, стало быть, из этого набора я и сделан. А когда не оставалось сил даже на них, когда грязь слоями прилипала к подошвам, а в ноздрях прочно застревал аромат конского навоза, в голове почему-то вертелось: «Граф Лотреамон, крылатые спруты сознания».

Как люди, которые умиляются чужим детям, непонятны мне и те, кто восторгается пейзажем. Повторяя за Верленом, я готов сказать: меня не веселит ничто в тебе, природа. К деревьям, горам и прочим прелестям я относился с отстранённым почтением, которое становилось тем сильнее, чем дальше мы углублялись. Я чувствовал, что человек тут только придаток, наподобие компоста. Всё же и я возвышал свой телефон, чтобы сфотографировать виды. В воспоминаниях чаще всего возвращаюсь не к журчанию водопада, и не к шотландской выделки холмам, и не к лесам, вызывавшим в памяти кадры из «Твин Пикса», и не к вечернему туману над бирюзой Верхнего Шавлинского, а к хлопотам вокруг костра и всяким мелочам коллективного быта. Кажется, что муравьиная возня так понятна, потому что её монетой платишь за спокойствие, которое на тебя снисходит под занавес дня.

Мне казалось, что в походе никогда нельзя быть полностью экипированным. Всегда найдётся то, что можно и нужно докупить. Поездка к алтайским горам обходится в три раза дороже, чем к пляжам тайских курортов. Но наша руководительница Марго обходилась малым, носила свою одежду в пакетах из супермаркета, пила воду из обычной пластиковой бутылки и покорила меня тем, что после обеда, который она ела из кружки, попросила в неё же налить чая. Эта сверхчеловеческая суперкружка служила ей как-то ещё и походной стиральной машиной — в ней она кипятила и стирала носки. В городских условиях я бываю невротически щепетильным в быту, но поход это все нивелирует, там на третий день почерневшими ногтями соскребаешь со дна плошки последние лохмотья гречки с тушёнкой, мазиком и сгущённым молоком, потому что есть хочется всегда.

Закончить этот неряшливый очерк хотелось бы историей из воспоминаний о Гумилёве Георгия Иванова. Гумилёв, имевший репутацию страстного путешественника, возвращаясь домой, вёл себя предельно расслабленно и праздно. «Это и есть самая лучшая жизнь!» — восклицал он. В ответ на изумление своего ученика объяснил, что, вопреки образу, не любит путешествия — и тем более не любит юга: «Только на севере европеец может быть счастлив. Чем ближе к экватору, тем сильнее тоска». Возвращаясь из всех поездок я прежде всего спешил вернуться к привычному образу жизни. Теперь же хочется как можно скорее снова в путь. Как и нашей руководительнице Марго, которая с базы отдыха, где оставила нас после похода, сразу стартанула в следующий, ещё сложнее, на гору Белуха, мне хватило бы полдня на отдых, лишь бы не открывать телефон и никуда не возвращаться. Возможно, меня заколдовали духи Чуйского тракта.